Воспоминания ветеранов, Наши и немцi

[Бармалей]

Воспоминания немецкого солдата Гельмута Клауссмана, ефрейтора 111-ой пехотной дивизии

Я начал служить в июне 41-го года. Но я тогда был не совсем военным. Мы назывались вспомогательной частью и до ноября я, будучи шофёром, ездил в треугольнике Вязьма – Гжатск — Орша. В нашем подразделении были немцы и русские перебежчики. Они работали грузчиками. Мы возили боеприпасы, продовольствие.

Вообще перебежчики были с обоих сторон, и на протяжении всей войны. К нам перебегали русские солдаты и после Курска. И наши солдаты к русским перебегали.

Помню, под Таганрогом два солдата стояли в карауле, и ушли к русским, а через несколько дней, мы услышали их обращение по радиоустановке с призывом сдаваться. Я думаю, что обычно перебежчики это были солдаты, которые просто хотели остаться в живых.

Перебегали обычно перед большими боями, когда риск погибнуть в атаке пересиливал чувство страха перед противником. Мало кто перебегал по убеждениям и к нам и от нас. Это была такая попытка выжить в этой огромной бойне. Надеялись, что после допросов и проверок тебя отправят куда-нибудь в тыл, подальше от фронта. А там уж жизнь как-нибудь образуется.

Потом меня отправили в учебный гарнизон под Магдебург в унтер-офицерскую школу и после неё и весной 42-го года я попал служить в 111-ю пехотную дивизию под Таганрог. Я был небольшим командиром. Но большой военной карьеры не сделал. В русской армии моему званию соответствовало звание сержанта. Мы сдерживали наступление на Ростов.

Потом нас перекинули на Северный Кавказ, потом я был ранен и после ранения на самолёте меня перебросили в Севастополь. И там нашу дивизию практически полностью уничтожили. В 43-м году под Таганрогом я получил ранение. Меня отправили лечиться в Германию, и через пять месяцев я вернулся обратно в свою роту.

В немецкой армии была традиция — раненых возвращать в своё подразделение и почти до самого конца войны это было так. Всю войну я отвоевал в одной дивизии. Я думаю, это был один из главных секретов стойкости немецких частей. Мы в роте жили как одна семья. Все были на виду друг у друга, все хорошо друг друга знали и могли доверять друг другу, надеяться друг на друга.

Раз в год солдату полагался отпуск, но после осени 43-го года всё это стало фикцией. И покинуть своё подразделение можно было только по ранению или в гробу.

Убитых хоронили по-разному. Если было время и возможность, то каждому полагалась отдельная могила и простой гроб. Но если бои были тяжёлыми и мы отступали, то закапывали убитых кое-как. В обычных воронках из под снарядов, завернув в плащ-накидки, или брезент. В такой яме за один раз хоронили столько человек, сколько погибло в этом бою и могло в неё поместиться. Ну, а если бежали – то вообще было не до убитых.

Наша дивизия входила в 29 армейский корпус и вместе с 16-ой (кажется!) моторизованной дивизией составляла армейскую группу «Рекнаге». Все мы входили в состав группы армий «Южная Украина».

Как мы видели причины войны. Немецкая пропаганда.

В начале войны главным тезисом пропаганды, в которую мы верили, был тезис о том, что Россия готовилась нарушить договор и напасть на Германию первой. Но мы просто оказались быстрее. В это многие тогда верили и гордились, что опередили Сталина. Были специальные газеты фронтовые, в которых очень много об этом писали. Мы читали их, слушали офицеров и верили в это.

Но потом, когда мы оказались в глубине России и увидели, что военной победы нет, и что мы увязли в этой войне, то возникло разочарование. К тому же мы уже много знали о Красной армии, было очень много пленных, и мы знали, что русские сами боялись нашего нападения и не хотели давать повод для войны.

Тогда пропаганда стала говорить, что теперь мы уже не можем отступить, иначе русские на наших плечах ворвутся в Рейх. И мы должны сражаться здесь, что бы обеспечить условия для достойного Германии мира. Многие ждали, что летом 42-го Сталин и Гитлер заключат мир. Это было наивно, но мы в это верили. Верили, что Сталин помирится с Гитлером, и они вместе начнут воевать против Англии и США. Это было наивно, но солдатом хотелось верить.

Каких-то жёстких требований по пропаганде не было. Никто не заставлял читать книги и брошюры. Я так до сих пор и не прочитал «Майн камф». Но следили за моральным состоянием строго. Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать «пораженческих писем». За этим следил специальный «офицер по пропаганде». Они появились в войсках сразу после Сталинграда.

Мы между собой шутили и называли их «комиссарами». Но с каждым месяцем всё становилось жёстче. Однажды в нашей дивизии расстреляли солдата, который написал домой «пораженческое письмо», в котором ругал Гитлера. А уже после войны я узнал, что за годы войны, за такие письма было расстреляно несколько тысяч солдат и офицеров!

Одного нашего офицера разжаловали в рядовые за «пораженческие разговоры». Особенно боялись членов НСДАП. Их считали стукачами, потому, что они были очень фанатично настроены и всегда могли подать на тебя рапорт по команде. Их было не очень много, но им почти всегда не доверяли.

Отношение к местному населению, к русским, белорусам было сдержанное и недоверчивое, но без ненависти. Нам говорили, что мы должны разгромить Сталина, что наш враг это большевизм. Но, в общем, отношение к местному населению было правильно назвать «колониальным». Мы на них смотрели в 41-ом как на будущую рабочую силу, как на территории, которые станут нашими колониями.

К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью.

На обычном человеческом уровне были и контакты. На Северном Кавказе я дружил с азербайджанцами, которые служили у нас вспомогательными добровольцами (хиви). Кроме них в дивизии служили черкесы и грузины. Они часто готовили шашлыки и другие блюда кавказской кухни. Я до сих пор эту кухню очень люблю. С начала их брали мало. Но после Сталинграда их с каждым годом становилось всё больше. И к 44-му году они были отдельным большим вспомогательным подразделением в полку, но командовал ими немецкий офицер. Мы за глаза их звали «Шварце» — чёрные.

Нам объясняли, что относится к ним надо, как боевым товарищам, что это наши помощники. Но определённое недоверие к ним, конечно, сохранялось. Их использовали только как обеспечивающих солдат. Они были вооружены и экипированы хуже.

Иногда я общался и с местными людьми. Ходил к некоторым в гости. Обычно к тем, кто сотрудничал с нами или работал у нас.

Партизан я не видел. Много слышал о них, но там где я служил их не было. На Смоленщине до ноября 41-го партизан почти не было.

К концу войны отношение к местному населению стало безразличным. Его словно бы не было. Мы его не замечали. Нам было не до них. Мы приходили, занимали позицию. В лучшем случае командир мог сказать местным жителям, что бы они убирались подальше, потому, что здесь будет бой. Нам было уже не до них. Мы знали, что отступаем. Что всё это уже не наше. Никто о них не думал…

Об оружии.

Главным оружием роты были пулемёты. Их в роте было 4 штуки. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его уважали больше чем автомат. Его называли «невеста солдата». Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту.

Автомат был хорош только в ближнем бою. В роте было примерно 15 — 20 автоматов. Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли «маленький пулемёт». В диске было кажется 72 патрона и при хорошем уходе это было очень грозное оружие. Ещё были гранаты и маленькие миномёты.

Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие. Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано.

Артиллерия

Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую. Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредотачивать. Отлично маскировали артиллерию.

Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать по русским артобстрелом, что бы понять, что такое русская артиллерия. Конечно, очень мощным оружием был «шталин орган» — реактивные установки. Особенно, когда русские использовали снаряды с зажигательной смесью. Они выжигали до пепла целые гектары.

О русских танках.

Нам много говорили о Т-34. Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк. Я впервые увидел Т-34 под Таганрогом. Два моих товарища назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т-34. Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо заметив передовой окоп, пошли на него и там один танк просто несколько раз развернулся на нём, и закопал их обоих заживо. Потом они уехали.

Мне повезло, что русские танки я почти не встречал. На нашем участке фронта их было мало. А вообще у нас, пехотинцев всегда была танкобоязнь перед русскими танками. Это понятно. Ведь мы перед этими бронированными чудовищами были почти всегда безоружны. И если не было артиллерии сзади, то танки делали с нами что хотели.

О штурмовиках.

Мы их называли «Русише штука». В начале войны мы их видели мало. Но уже к 43-му году они стали очень сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты. Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём. Обычно русские штурмовики делали три захода.

Сначала они бросали бомбы по позициям артиллерии, зениток или блиндажам. Потом пускали реактивные снаряды, а третьим заходом они разворачивались вдоль траншей и из пушек убивали всё в них живое. Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало, то, сбить русский штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.

О ночных бомбардировщиках

По-2 я слышал. Но сам лично с ними не сталкивался. Они летали по ночам и очень метко кидали маленькие бомбы и гранаты. Но это было скорее психологическое оружие, чем эффективное боевое.

Но вообще, авиация у русских была, на мой взгляд, достаточно слабой почти до самого конца 43 года. Кроме штурмовиков, о которых я уже говорил, мы почти не видели русских самолётов. Бомбили русские мало и не точно. И в тылу мы себя чувствовали совершенно спокойно.

Учёба.

В начале войны учили солдат хорошо. Были специальные учебные полки. Сильной стороной подготовки было то, что в солдате старались развить чувство уверенности в себе, разумной инициативы. Но было очень много бессмысленной муштры. Я считаю, что это минус немецкой военной школы. Слишком много бессмысленной муштры.

Но после 43-го года учить стали всё хуже. Меньше времени давали на учёбу и меньше ресурсов. И в 44-ом году стали приходить солдаты, которые даже стрелять толком не умели, но за то хорошо маршировали, потому, что патронов на стрельбы почти не давали, а вот строевой фельдфебели с ними занимались с утра и до вечера. Хуже стала и подготовка офицеров. Они уже ничего кроме обороны не знали и, кроме как правильно копать окопы ничего не умели. Успевали только воспитать преданность фюреру и слепое подчинение старшим командирам.

Еда. Снабжение.

Кормили на передовой неплохо. Но во время боёв редко было горячее. В основном ели консервы.

Обычно утром давали кофе, хлеб, масло (если было) колбасу или консервированную ветчину. В обед – суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе. Но часто некоторых продуктов не было. И вместо них могли дать печенье или к примеру банку сардин. Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры и солдаты ели одну и ту же еду.

Я не знаю как генералы – не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий. Но питаться можно было только у себя в подразделении. Если ты оказывался по какой-то причине в другой роте или части, то ты не мог пообедать у них в столовой. Таков был закон. Поэтому при выездах полагалось получать паёк.

А вот у румын было целых четыре кухни. Одна — для солдат. Другая — для сержантов. Третья — для офицеров. А у каждого старшего офицера, у полковника и выше — был свой повар, который готовил ему отдельно. Румынская армия была самая деморализованная.

Солдаты ненавидели своих офицеров. А офицеры презирали своих солдат. Румыны часто торговали оружием. Так у наших «чёрных» («хиви») стало появляться хорошее оружие. Пистолеты и автоматы. Оказалось, что они покупали его за еду и марки у соседей румын…

Об СС

Отношение к СС было неоднозначным. С одной стороны они были очень стойкими солдатами. Они были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше питались. Если они стояли рядом, то можно было не бояться за свои фланги. Но с другой стороны они несколько свысока относились к Вермахту. Кроме того, их не очень любили из-за крайней жестокости. Они были очень жестоки к пленным и к мирному населению. И стоять рядом с ними было неприятно. Там часто убивали людей. Кроме того, это было и опасно.

Русские, зная о жестокости СС к мирному населению и пленным, эсэсовцев в плен не брали. И во время наступления на этих участках мало кто из русских разбирался, кто перед тобой эссэман или обычный солдат вермахта. Убивали всех. Поэтому за глаза СС иногда называли «покойниками».

Помню, как в ноябре 42 года мы однажды вечером украли у соседнего полка СС грузовик. Он застрял на дороге, и его шофёр ушёл за помощью к своим, а мы его вытащили, быстро угнали к себе и там перекрасили, сменили знаки различия. Они его долго искали, но не нашли. А для нас это было большое подспорье. Наши офицеры, когда узнали — очень ругались, но никому ничего не сказали. Грузовиков тогда оставалось очень мало, а передвигались мы в основном пешком.

И это тоже показатель отношения. У своих (Вермахта) наши бы никогда не украли. Но эсэсовцев недолюбливали.

Самый трудный бой

После ранения меня перекинули в Севастополь, когда русские уже отрезали Крым. Мы летели из Одессы на транспортных самолётах большой группой и прямо у нас на глазах русские истребители сбили два самолёта битком набитых солдатами. Это было ужасно! Один самолёт упал в степи и взорвался, а другой упал в море и мгновенно исчез в волнах. Мы сидели и бессильно ждали кто следующий. Но нам повезло – истребители улетели. Может быть у них кончалось горючее или закончились патроны. В Крыму я отвоевал четыре месяца.

И там, под Севастополем был самый трудный в моей жизни бой. Это было в первых числах мая, когда оборона на Сапун горе уже была прорвана, и русские приближались к Севастополю.

Остатки нашей роты – примерно тридцать человек — послали через небольшую гору, что бы мы вышли атакующему нас русскому подразделению во фланг. Нам сказали, что на этой горе никого нет. Мы шли по каменному дну сухого ручья и неожиданно оказались в огненном мешке. По нам стреляли со всех сторон. Мы залегли среди камней и начали отстреливаться, но русские были среди зелени – их было невидно, а мы были как на ладони и нас одного за другим убивали.

Я не помню, как, отстреливаясь из винтовки, я смог выползти из под огня. В меня попало несколько осколков от гранат. Особенно досталось ногам. Потом я долго лежал между камней и слышал, как вокруг ходят русские. Когда они ушли, я осмотрел себя и понял, что скоро истеку кровью.

В живых, судя по всему, я остался один. Очень много было крови, а у меня ни бинта, ничего! И тут я вспомнил, что в кармане френча лежат презервативы. Их нам выдали по прилёту вместе с другим имуществом. И тогда я из них сделал жгуты, потом разорвал рубаху и из неё сделал тампоны на раны и притянул их этими жгутами, а потом, опираясь на винтовку и сломанный сук стал выбираться.

Вечером я выполз к своим.

В Севастополе уже полным ходом шла эвакуация из города, русские с одного края уже вошли в город, и власти в нём уже не было никакой. Каждый был сам за себя.

Я никогда не забуду картину, как нас на машине везли по городу, и машина сломалась. Шофёр взялся её чинить, а мы смотрели через борт вокруг себя. Прямо перед нами на площади несколько офицеров танцевали с какими-то женщинами, одетыми цыганками. У всех в руках были бутылки вина. Было какое-то нереальное чувство. Они танцевали как сумасшедшие. Это был пир во время чумы.

Меня эвакуировали с Херсонеса вечером 10-го мая уже, после того как пал Севастополь. Я не могу вам передать, что творилось на этой узкой полоске земли. Это был ад! Люди плакали, молились, стрелялись, сходили с ума, насмерть дрались за место в шлюпках. Когда я прочитал где-то мемуары какого-то генерала — болтуна, который рассказывал о том, что с Херсонеса мы уходили в полном порядке и дисциплине, и что из Севастополя были эвакуированы почти все части 17 армии, мне хотелось смеяться. Из всей моей роты в Констанце я оказался один! А из нашего полка оттуда вырвалось меньше ста человек! Вся моя дивизия легла в Севастополе. Это факт!

Мне повезло потому, что мы раненые лежали на понтоне, прямо к которому подошла одна из последних самоходных барж, и нас первыми загрузили на неё.

Нас везли на барже в Констанцу. Всю дорогу нас бомбили и обстреливали русские самолёты. Это был ужас. Нашу баржу не потопили, но убитых и раненых было очень много. Вся баржа была в дырках. Что бы не утонуть, мы выбросили за борт всё оружие, амуницию, потом всех убитых и всё равно, когда мы пришли в Констанцу, то в трюмах мы стояли в воде по самое горло, а лежачие раненые все утонули. Если бы нам пришлось идти ещё километров 20 мы бы точно пошли ко дну! Я был очень плох. Все раны воспались от морской воды. В госпитале врач мне сказал, что большинство барж было наполовину забито мертвецами. И что нам, живым, очень повезло.

[Бармалей]

"Вместе с пехотными частями дивизия продвигалась на запад, очищая деревню за деревней. Части дивизии учавствовали в освобождении Рогачева и Клина, и наш 70-й кавполк первым вступил в Клин. Это было 15-го декабря.

Город горел, на шоссе и на обочинах валялись трупы немецких солдат и разбитая техника. Стояли лютые морозы. Хлеб так замерзал, что его с трудом рубили клинками.

В темноте слышим - на окраине деревни стучит топор. Кто рубит, зачем так поздно? Подошли и видим: старушка тяпает топором по ногам убитого и замороженного немецкого офицера.
Спрашиваем "Зачем это делаешь?" - "А как же, он разграбил весь мой дом, так я к весне хоть с сапогами буду. С немецких солдат сапоги снимаются легко - голенища широкие, а вот офицерам приходится ноги отрубать.

Кладем в печь, оттают кости, и их выкинем - а сапоги хорошие". Мы ничего не сказали ей: не имеющие теплого обмундирования немцы под Москвой отбирали у населения все, что можно одеть на себя...

Дивизия вела бой за освобождение деревни, расположенной вблизи старого елового леса. Выбив немцев из деревни 18-й кавполк углубился в лес, преследуя отступивших немцев, и пехотинец из Западной Украины, приняв наши передовые подразделения за немцев, решил сдаться в плен.

Он шел и кричал: "Пан офицер, я не хочу служить москалям, я иду к вам служить!" Его задержали, допросили, он признался в своем дезертирстве с поля боя. К нему применили высшую меру наказания - по решению тройки из представителей командования, прокуратуры и особого отдела его увели в глубь леса и расстреляли.
Но часа через три командир 18-го кавполка пригласил меня в свою санчасть и показал раненого пехотинца, пришедшего в санчасть. Выяснилось, что это был тот самый дезертир, расстрелянный в лесу! Особистам пришлось вторично приводить приговор в исполнение...

При освобождении следующей деревни захватили немецкого пулеметчика. Этот пленный отказался отвечать на вопросы. Чудесов приказал запереть его в чулан и поставить часового. Потанцевав на морозе, немец закричал :"Гитлер капут!" и через переводчика сказал, что будет отвечать, только пустите в теплый дом! Так и стало: он расскрыл данные, нужные для ориентировки в наступлении, и его отправили в армию.

В другом бою в плен взяли трех немцев-офицеров. Их допросили и, учитывая важность данных сведений, решили отправить в штаб армии, о чем и доложили по радио. Доставить пленных комиссар дивизии поручил лично комиссару бронедивизиона (в нем еще оставалось три или четыре бронемашины).

Два броневика повезли пленных, но поднялась страшная метель, броневики двигаться дальше не могли, а конвоировать в пешем строю комиссар не решился - и пленных расстрелял


Вернувшись он доложил, и Левин страшно рассердился, стал угражать расстрелом за невыполнение приказа. Левин часто принимал быстрые и рискованные решения, не обдумав последствий, но был храбр и часто находился среди наступающих. Когда ему об этом говорили, он отвечал так: "Вы что думаете, я доживу до конца войны? Нет, меня покалечат или убьют".

Однажды он привел с собой целую роту пехотинцев в нашу кавдивизию и настаивал, что получил пополнение. На мой вопрос командиру роты о том, что это за рота, он сказал, что они направлялись на пополнение стрелковой дивизии, но ее в этом районе не оказалось и они сутки не ели. "А воевать нам все одно где. Нас накормили и вот мы будем воевать!"

Так сотня бывалых пехотинцев пополнила нашу кавдивизию. Командующий ротой лейтенант был очень дерзок. Через несколько дней с наганом в руке он смело повел свою роту в атаку и был сражен автоматной очередью...В те дни мы узнали и о гибели генерала Доватора, командира 11-го гвардейского кавкорпуса.
В конце декабря в наполовину сожженной деревне были захвачены два немецких солдата и офицер,поджигавшие дома. Пленных посадили у костра, где сидели бойцы, они сидели и дрожали в своих шинелишках.

Раскрыли чемодан офицера, а в нем парадный мундир с Железным крестом за Францию. Мы не обратили внимание на крестьянина, который подошел, заложив руки за спину, - в них он держал круглое березовое полено.

Мы услышали только цвук сильного удара и истошный крик немца - крестьянин ударил офицера по голове так, что тот завалился на бок. Второй удар крестьянину не дали сделать наши бойцы. Крестьянин выругался и сказал, что "эти сволочи сожгли наши дома, смерть им,проклятым!".

Теперь как только немцы замечали подходивших к костру с поленьями бойцов, так сразу поднимали крик "Капут!Капут!". Этих пленных не отправили в тыл: мы были далеко от штаба армии. За зверства над советскими людьми, за сожженные дома им вынесли приговор и расстреляли на виду жителей деревни.

Из деревень куда мы нагрядывали немцы бежали зигзагами сначало в соломенных ботах на сапогах а потом, выдернув сапоги без бот. Бежали спасаясь от пуль, но их всех настигали наши пули и укладывали на снег...
Всякое бывало на войне. Продолжая рейд, мы раз ночью заглянули в дом колхозника, а он стоит посреди дома и причитает: "Срам то какой, срам ай-яй!"- и плюется. Мы спрашиваем, в чем дело, что случилось, а он в ответ: "И сказать-то совестно,один срам. Осрамился я, старик, надо было лучше смерть принять, чем такое делать."

Немного успокоившись, старик рассказал, что у него на постое были два немца - офицер и его деньщик. Вбегает деньщик и кричит благим матом: "Партизанен!"- и убегает, а офицер со страху наложил круто в штаны, бежать не может.

"Вынул пистолет, спустил штаны и заставил меня быбирать свое г....но из штанов. Мне бы ударить чем-нибудь немца, да под рукой ничего не было, вот и пришлось срамиться на старости лет..."

На подходе к этой деревне бойцы захватили не успевший взлететь немецкий самолет. Двое немцев бежали к нему по глубокому снегу и отстреливались но их пристрелили. Скоро выяснилось что один из них и был офицер осрамивший деда. Узнав об этом дед выругался, сплюнул, и трижды перекрестился, прося прощения у Богородицы за свой грех..."

- из воспоминаний начподива 24-й кавдивизии 11-го гв.кавкорпуса старшего политрука Анатолия Премилова.

[PLTV]

В любой непонятной ситуации сохраняй спокойствие и расстреливай пленных.
Одно слово- политрук

[Бармалей]

Цитата (PLTV @ Авг 15 2018, 07:51)

В любой непонятной ситуации сохраняй спокойствие и расстреливай пленных.
Одно слово- политрук

Редкого немца доводили до штаба в 41м, этого ветераны никогда не скрывали
Ну и после приказа о комиссарах имеет полное моральное право

[12th]

Какие охуенные истории у политруков

[12th]

Касательно паленом по башке, то надо проверить если крестьянин не по советскому артиллерийсту целился

[Juan Carlos]

блять, политрука почитать, так сплошная перемога и лишь трусливые, обосравшиеся немцы кричат "капут!"
и отважные, дерзкие комиссары, которые сами ведут солдат в атаки.

про то, что пленных мало доводили, ну низнаю, это опять же, по рассказам политруков
простая логика: обычно отвести пленного в штаб поручали тому, кто его предоставил командиру
отвод пленного в штаб, это, как минимум, один день не на передовой, возможность поесть горячей еды, благодарность от командования
кто из фронтовиков добровольно от этого откажется?
особенно в 41 году, когда каждый пленный немец на вес золота.

я понимаю, что расстрелят пленных фрицев в 45 году, это норм
а чо нет? и так победа, хули их жалеть, пленных полно!
но никак не в начале войны.

[Бармалей]

Это отрывок воспоминаний.
Дык по пути и шлепали. Какой. Блин день не на передовой? Макчсимум отводили до комбата, а тот уже дальше выснял куда его девать. И там либо на машине либо особистсо своими людьми. Вон того же Сашку почитай.
На пару часов проеба всего. Какое дело солдату до командирских наград? Кого там в 1941 награждали?

[Juan Carlos]

Цитата (Бармалей @ Авг 16 2018, 08:09)

Дык по пути и шлепали. Какой. Блин день не на передовой? Макчсимум отводили до комбата, а тот уже дальше выснял куда его девать. И там либо на машине либо особистсо своими людьми. Вон того же Сашку почитай.
На пару часов проеба всего. Какое дело солдату до командирских наград? Кого там в 1941 награждали?

даже два часа, даже час, когда нужно отвести фрица в тыл, это огромный кусок времени, когда не нужно на пузе ползать в грязи или снегу, ожидая свою пулю каждую минуту
это нам, на диванах просто рассуждать

[Juan Carlos]

кстати, про воспоминания
из первых рук знаю одну историю, полную здрады, героизма и пермоги

Простой немецкий парень, из семьи рабочего, бывший член гитлерюгенда, пихотинец. Очень поддерживал идеи нацизма, арийской расы, был предан Фюреру, вот это всё. Это потом он понял, как его св. Атаульф обманывал, а тогда верил всему.
И попал он сначала под, а потом и в сам Сталинград. Там ему не сильно понравилось, потому что русские постоянно кого-то убивали, там он видел очень злых монголов (скорее всего, советские солдвты из бурятии, якутии или казахстана) и побаивался их - нуачо, они ж не арийцы, форменные звери, не дай Аллах попасть к ним в плен - могут сильно обижать, а то и убить низашто вообще. Еще там были сибирские дивизии (зибирише труппен) - все под два метра, здоровенные, блондины, все в бараньих тулупах, холода не боятся, ничего не боятся, очень опасные, опаснее монголов даже.

И, как-то раз, послали их пидроздил в атаку, выбить этих сраных недочеловеков из какого-то района. Ну, артиллерия и минометы обработали место атаки, и арийцы пошли в бий. Но коварные сибирские монголы только делали вид, что все сдохли от снарядов и мин. На самом деле, они затаились, и когда немцы приблизились, то заорали страшными голосами ура и пошли в штыковую.
А ведь так не договаривались и это неправильно. Поэтому наш герой слегка испугался. Да так, что обделался по полной программе, а когда упал на землю - от страха чисто - его еще и стошнило. В таком виде от пополз обратно. В тылу его сразу в медпункт. Там решили, что у героя дизентерия, да и отправили его ближайшим литаком нахуй в глубокий тыл, на Украину. А потом дали отпуск домой.
Ну а через несколько дней после обосратой атаки и отправки в тыл, монгольские иваны замкнули кольцо вокруг Сталинграда. Никто из пробратимов засранца домой не вернулся. Вообще никто.
Одним словом, спасибо чуткой жопе, что спасла жизнь солдату. А он потом пересмотрел свои взгляды на жизнь. Потом его отправили на западный фронт, где он успешно воевал и сразу, при пеервой возможности, сдался в плен американцам.

[Juan Carlos]

А еще, лично знал одного немецкого деда, который воевал, но ничуть этого не стеснялся, в отличие от многих.
В общем, начал он в еще Польше, с первого дня. Во Франции, вроде бы, не участвовал - но тут я не знаю, даже не спрашивал, сам виноват.
С первого же дня он участвовал в войне против СССР. Пихотинец, всю войну провел на передке, просто вермахт, штурмоыве части (stosstruppen), не электрик. Вероятно, поэтому и не стеснялся.
Сначала наступал фперде, потом отступал под Москвой, потом снова наступал, и опять выравнивал линию фронта вплоть до начала 44 года, когда его так ранило, что списали нахер из вермахта.
Был награжден крестиками и нашивочками, ну и штук пять ранений. Последнее - во время боя в траншее, когда они атаковали, русские бросили гранату и ему осколками обе ноги (ниже колен) превратило в фарш. Жаль, несмертельно, но маршировать он уже не мог до конца жизни.
Называл Харьков столицей Украины - так ему запомнилось. Тоже рассказывал о сибирских дивизиях, что под Москвой они были явно лучше вермахта - стандартные образы двухметровых гигантов-блондинов в тулупах, все, поголовно все с пулеметами, стреляют без промаха и ужасны в рукопашной. О них у него были тяжелые воспоминания и ранение.
Сам говорил, что лично участвовал в тридцати пяти атаках и штурмах, которые почти всегда заканчивались рукопашными. Именно в ходе этих атаках он и получил все свои ранения - и штыковые, и пулевые, и гранатой.
Держал в руках два его пехотных знака "За ближний бой", первой и второй степени. Он ими очень гордился, типа, не только лишь все доживали до второй степени, да и первую можно было получить только после десятка атак и ближних боев.
Рассказывал, что сначала, еще в 41 году, через каждые три месяца полагался отпуск, а тем, кто штурмовики на передке, и еще чаще - за вредность. А с конца 42 года это всё отменили нахер. Типа, по закону этот порядок оставался, но командирам было приказано свыше все отпуска заморозить. Солдатиков это печалило.
Про наши танки он ничего не говорил, они ему не запомнились. ИЛ-2 (иль цво) называл бандитами и злодеями, типа, налетали, чуть не по головам ходили. В основном он с русской пехотой дело имел, и там именно сибиряки его потрясли и напугали. Все остальные особой озабоченности не вызывали.
А вот его брата убили на второй день польской кампании. Тоже пихотинец, чпок - и готово. Этот же, вот, выжил везде.


Я постоянно его рассказы с рассказами моего деда сравнивал. И думал, а если б они встретились тогда, то кто кого бы грохнул? Немецкий штурмовик, или советский диверсант-парашютист?

[Arqus]

Цитата (Бармалей @ Авг 13 2018, 16:24)

Отношение к местному населению, к русским, белорусам было сдержанное и недоверчивое, но без ненависти. Нам говорили, что мы должны разгромить Сталина, что наш враг это большевизм. Но, в общем, отношение к местному населению было правильно назвать «колониальным». Мы на них смотрели в 41-ом как на будущую рабочую силу, как на территории, которые станут нашими колониями.

К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью.

Я один это заметил!?
"К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью."

[bayrin]

Меня, честно говоря, бесят воспоминания наших танкистов - ни где, куда, зачем - 1941 "как из парка выехали, весь день и ночь ехали, а по утру развернулись и пошли в атаку, версты 2 проехали ну и пожгли нас всех. А я не помню, только все загорелось разом и все. Баба говорили нашли меня рядом с танком, всего обгорелого, не знаю как вылез, а может ребята вытащили"; 1944 "выкатились из лесочка и тута попали, мне болванкой ногу отрезало, соляра горящая полилася, сам не помню как вылез, а может вытащили"; 2014 "командир сказал поехали, взводом шли колонной 3 танка, наш посередине. Ночью по ПНВ ехали. Тут попали в головной, я чуть только выкатился из-за него направо, попали по нам. Замыкающий туда-сюда елозил, настрелял по прямой пяток ОФС, потом забрали нас."

[Бармалей]

Цитата (bayrin @ Окт 16 2018, 16:04)

Меня, честно говоря, бесят воспоминания наших танкистов - ни где, куда, зачем - 1941 "как из парка выехали, весь день и ночь ехали, а по утру развернулись и пошли в атаку, версты 2 проехали ну и пожгли нас всех. А я не помню, только все загорелось разом и все. Баба говорили нашли меня рядом с танком, всего обгорелого, не знаю как вылез, а может ребята вытащили"; 1944 "выкатились из лесочка и тута попали, мне болванкой ногу отрезало, соляра горящая полилася, сам не помню как вылез, а может вытащили"; 2014 "командир сказал поехали, взводом шли колонной 3 танка, наш посередине. Ночью по ПНВ ехали. Тут попали в головной, я чуть только выкатился из-за него направо, попали по нам. Замыкающий туда-сюда елозил, настрелял по прямой пяток ОФС, потом забрали нас."

Так и у летчиков такая же хрень, прям смакуют фатальные попадания по своим танкам и сбите самолета. В отличии от иностранцев, те наоборот только про перемоги, а неудачи упоминают вскользь

[bayrin]

Насчет летчиков не знаю, много читал достойных воспоминаний, по танкачам только Драгунский что-ли более/менее, но там идеологии дохрена, а по Попелю кажется многовато насолено)))

[Бармалей]

Цитата (bayrin @ Окт 17 2018, 08:12)

Насчет летчиков не знаю, много читал достойных воспоминаний, по танкачам только Драгунский что-ли более/менее, но там идеологии дохрена, а по Попелю кажется многовато насолено)))

Так Драбкин целые сборники выпускает воспоминаний

[bayrin]

Цитата (Бармалей @ Окт 17 2018, 08:16)

Так Драбкин целые сборники выпускает воспоминаний

Цитаты - это почти конспекты БП по воспоминаниям 90% танкачей Драбкина)))

[12th]

Воспоминания это конечно отлично и нужно. Только вот зачастую это все вот так вот выглядит:
Пара Шейкин - Суровов 30 января в 11.34 вылетела с Пумманки для удара по батареям противника на участке СОР. В 11.46 был нанесен этот самый удар, израсходовано 8 "соток", 5 РС, 200 снарядов для ШВАК, 20 патронов для УБТ и 300 для ШКАС. Прикрытие, как всегда, осуществляли 4 ЯКа из 20 ИАП, с того же аэродрома. По заявкам, Шейкин смог повредить 1 орудие бомбами, а при штурмовке оба самолета претендовали на 40 убитых солдат, 40 убитых лошадей и 1 уничтоженную автомашину. При отходе от цели самолеты обстреливали вражеские зенитки, но безрезультатно.
А. Скробач в своей книге при описании удара почему-то приводит донесение XIX АК в АОК 20, отправленное в 06.50брлн, т.е. примерно за 3 часа до атаки. Это донесение рассказывает о событиях позднего вечера 29 января.
Настоящее описание событий 30 января дается в докладе див. группы Росси (он отправлен в корпус в 17.01брлн):
В 12.45 атака 8 вражеских самолетов в районе УП Нибелунгхоэ, а также на перекресток дорог Титовской и Баварской. Повреждений нет. 3 Ил-2 были обстреляны зенитками 504-го дивизиона сухопутных войск - результаты не наблюдались.
https://igor-ktb.livejournal.com/31203.html

Кстати хороший ЖЖ.

[Бармалей]

Цитата (12th @ Окт 17 2018, 11:41)

Воспоминания это конечно отлично и нужно. Только вот зачастую это все вот так вот выглядит:
Пара Шейкин - Суровов 30 января в 11.34 вылетела с Пумманки для удара по батареям противника на участке СОР. В 11.46 был нанесен этот самый удар, израсходовано 8 "соток", 5 РС, 200 снарядов для ШВАК, 20 патронов для УБТ и 300 для ШКАС. Прикрытие, как всегда, осуществляли 4 ЯКа из 20 ИАП, с того же аэродрома. По заявкам, Шейкин смог повредить 1 орудие бомбами, а при штурмовке оба самолета претендовали на 40 убитых солдат, 40 убитых лошадей и 1 уничтоженную автомашину. При отходе от цели самолеты обстреливали вражеские зенитки, но безрезультатно.
А. Скробач в своей книге при описании удара почему-то приводит донесение XIX АК в АОК 20, отправленное в 06.50брлн, т.е. примерно за 3 часа до атаки. Это донесение рассказывает о событиях позднего вечера 29 января.
Настоящее описание событий 30 января дается в докладе див. группы Росси (он отправлен в корпус в 17.01брлн):
В 12.45 атака 8 вражеских самолетов в районе УП Нибелунгхоэ, а также на перекресток дорог Титовской и Баварской. Повреждений нет. 3 Ил-2 были обстреляны зенитками 504-го дивизиона сухопутных войск - результаты не наблюдались.
https://igor-ktb.livejournal.com/31203.html

Кстати хороший ЖЖ.

Это не те самолеты

[fahed]

88-летний дедушка-снайпер. Рассказываем о самом старом участнике Великой Отечественной войны

Читать полностью: https://news.tut.by/culture/618800.html?crnd=74455